Пётр Задиров родился в селе Новоникольское Оренбургской области.
Закончив десять классов, хотел поступить в лётное училище. Мечтал пойти по стопам
своего отца – военного лётчика. Поступал в Оренбургское лётное училище, но не прошёл медкомиссию. Пять раз пытался – и каждый раз получал неутешительное заключение: для лётной службы негоден.
Документы пришлось забрать.

Однажды, услышав по радио про Ижевский аэроклуб, Пётр нашёл на карте этот город, собрался и поехал. А уже через три месяца совершил свой первый прыжок с парашютом. И понял: «Это – моё!»
Потом был второй разряд по парашютному спорту, московский институт, центральный аэроклуб. Небо, прыжки, аэродромы… Летом 80-го года Задирова приняли в Московский НИИ автоматических устройств (ныне парашютостроения) в качестве стажёра. Проявить себя ему предстояло в испытаниях нового парашюта-крыла для разведчиков, прыгать с
которым можно было практически в любую точку планеты. Работы проводились на Эльбрусе. В группе альпинистов Задиров совершил три (!) восхождения на вершину, чтобы там, на месте, принять ответственное решение
– можно ли в данный момент парашютистам прыгать или нельзя. По завершению этой работы Пётр Задиров был принят в отряд испытателей. Всего у Задирова свыше 3000 испытательных прыжков. А 1012-ый – легендарный.

Зима 1981 года. Мороз. Аэродром в Киржаче. Заканчиваются испытания новейшей парашютной системы. Её уже ждут в серийное производство, и работу нужно закончить как можно скорее.
Перед Задировым стоит задача: проверить, как парашют будет открываться при низкой температуре.
Минимально допустимая высота для таких прыжков – 1200 метров, чтобы в случае отказа парашютист смог отцепить основной купол и ввести запасной.
В тот день прыгать с нужной высоты мешает облачность. Но сроки поджимают, и Пётр Задиров решает не отменять испытания, а провести их на более низкой высоте – 800 метров. Прыжок. Парашют не открывается. Высотомер уже за красной чертой. Задиров пытается отсоединить основной парашют, но один из замков заклинило. Надо
резать стропы, но на это уже времени нет. Испытатель понимает: в пазах замка лёд – попала вода. Решение?
Разогреть пазы трением. И Пётр начинает тереть гашетку.
Несколько секунд – лёд тает, и отцепление, наконец, происходит.
Задиров хватается за кольцо запасного парашюта, но над головой уже мелькает кромка леса. Глухой удар.
– Я понимаю, что живой, – рассказывал Пётр Иванович. – Но, может, у меня шок и всё переломано? Шевелю руками – шевелятся. Шевелю ногами – шевелятся. Значит, позвоночник не перебит. Пытаюсь встать – оказывается, я в сугробе.
А сугроб фактически с мой рост – это край взлётной полосы.
Полосу чистили роторные машины и сбрасывали снег по краям.

Когда Задирова на Скорой примчали в больницу, у него не обнаружили ни одного перелома! Ни единой трещины!
В истории болезни так и записано:
«Ушиб правого бедра при падении с самолёта с высоты 800 метров». «О чём думал, пока падал? Я – испытатель.
Это моя профессия, – рассказывал Пётр Задиров. – Надо выяснить причину, почему отказ.
Конструкторы должны точно знать, что именно надо переделать. Иначе и другие парашютисты могут
попасть в такую передрягу. Конечно, не сугроб меня спас, он тут ни причём:
ни один сугроб не спасёт от падения с высоты 800 метров».
И подтверждение тому – трагический случай, который произошёл с его другом – испытателем Владимиром Силенковым. Всё происходило по такому же сценарию, но чуда не случилось: Владимир разбился прямо на глазах у Задирова.

«Я вёз его в морг, мыл, одевал, – рассказывал Пётр Иванович, – и смотрел на себя как бы со стороны, понимая, что мог быть на месте своего друга. А вскоре после этого мне приснился сон. Парашют не раскрывается. Отказ. Я падаю.
В точности, как Володя. Мне жутко, сделать ничего нельзя. Мелькает мысль: обо что я стукнусь?
Есть ещё секунд двадцать. Поле приближается, лес, дорога. Ледяная дорога – середина зимы. А на дороге точка.
Точка растёт, растёт… Смотрю, это мать. Она задирает голову, снимает свой оренбургский пуховый платок,
расправляет его за два конца – я падаю прямо в него и… просыпаюсь.
Тогда я понял: меня спасла молитва матери. То, что я остался жив, не просто чудо, а чудо маминой веры».

До революции в Новоникольском, на родине Задирова, была небольшая деревянная церковь. В 1928 году храм уничтожили, и в советское время православная вера теплилась лишь в домах сельских бабушек.
– Умер сосед, а отпеть его негде, родился ребёнок, а окрестить некому, – вспоминает Пётр Иванович, – и тогда эти бабушки решили: будем собираться по домам и сами молиться. И я очень хорошо помню, как мама вечерами
валилась с ног от усталости. Она растила меня одна, папа умер, когда я был ещё маленьким. Мама работала дояркой на ферме, и физические нагрузки были огромными. Но когда бабушки стучали к нам в окно со словами: «Мария, мы сегодня такого-то поминаем, приходи», – она брала меня за руку, и мы шли. Меня отправляли спать за печку, а они в это время читали Евангелие, Псалтирь. Потом глубоко за полночь садились за скудную трапезу.
А в пять утра уже надо было вставать на работу…

Тот случай в феврале 1981 года не охладил любовь Задирова к небу. Наоборот, его работа стала ещё труднее,
ещё рискованнее. Прыжки на Северный полюс, спасательные операции в Арктике. Однажды под самый Новый год раскололась дрейфующая льдина, на которой зимовали полярники, и люди остались без топлива и продовольствия. Нужно было десантировать на льдину всё необходимое, а морозы достигали уже 50 градусов.
Задиров справился и с этой задачей.

Вскоре Пётр Задиров создал в системе Госгидромета свою компанию для обеспечения труднодоступных полярных станций в Арктике и Антарктике. Так родился Центр авиа-парашютных экспедиционных работ «Антэкс-Полюс»,
который после распада Советского Союза стал частным предприятием.

«Мои друзья-полярники однажды заговорили о том, – рассказывал Задиров, – что за всё время существования Антарктиды там никогда не было православного храма, не совершалась Литургия, не поминали погибших, а ведь десятки русских людей нашли место своего упокоения на шестом континенте.
Приняли решение пойти к Патриарху Алексию II: если благословит, то возьмёмся. Святейший благословил.
Отступать было некуда».

Срубили храм на Алтае, и встал вопрос: как его перевезти в Антарктиду? Откликнулся Сергей Лаппо, директор Института океанологии, академик РАН. Он согласился перевезти храм на научно-исследовательском судне «Академик Сергей Вавилов». Но тут же снова трудности: как оформить таможню, каков статус храма, кому он принадлежит? И тогда Святейший выпустил указ, по которому храм в Антарктиде является его подворьем и окормляется духовным собором Троице-Сергиевой Лавры. Чтобы легче решить проблему налогов, оформили дарственную,
и теперь в архивах Лавры есть договор о том, что Пётр Задиров подарил Лавре храм в Антарктиде.

15 февраля 2004-го года наместник Свято-Троицкой Сергиевой Лавры, епископ Сергиево-Посадский Феогност освятил храм в Антарктиде. И первыми же в новом храме крестились начальник станции Беллинсгаузен
Олег Сахаров и водитель-механик Александр Соловьёв.

Так на станции началась священническая вахта. Здесь служат либо монахи, либо белое священство. Приезжают, как и все остальные полярники – на год, священник и его помощник. В экспедицию их оформляют как строителей-
ремонтников. Всю работу на станции они делают наравне со всеми, а по субботам и воскресеньям – служат.

При хорошей видимости, церковь видна мореплавателям на расстоянии около 30 километров. Она как бы стремится ввысь, увековечивая память русских первооткрывателей и десятков погибших вдали от родной земли полярников.